... Кровь всегда безымянна. Но какая же страшная эта безымянность! Песни кобзарей звучат над степями, и какая же печальная их безымянность! Народу нужны имена, как хлеб и слово. Я дал эти имена под Желтыми Водами и Корсунем, под Пилявцами и Замостьем, в Киеве и Чигирине, а после Збаража должен был собрать их в компут, в первый реестр моего народа, который отныне получал имя не общее, не нарицательное, а олицетворенное и каждый раз неповторимое, как неповторим каждый человек, приходящий на свет.
     Древних греков никогда не было слишком много, но никто не догадался их переписать. Александр Македонский победил темные полчища Дария с щуплым войском, но мы знаем только имена ближайших приспешников Александра.
     Спартанцев царя Леонида, павших при Фермопилах, знаем только число, но не имена.
     Я дал имена своему народу, записал его для истории после Зборова, который не стал моей наивысшей фортуной, однако не стал и позором, которого я так опасался в ту ночь измены моего ближайшего союзника Ислам-Гирея.
     В Зборовском договоре был пункт о том, что казацкий реестр увеличивается до сорока тысяч. Такого компута еще никогда не составляли в моей земле. Шестнадцать полков охватывали огромный простор с запада - по Горыни, Случу и Днестру до впадения в него Ягорлыка, с севера - по Припяти, Днепру до впадения в него Ипути, по Десне и Сейму возле устья Клевани, с востока - по верхнему течению Сейма, Сулы, Псла и Ворсклы, а с юга - по верховьям Ингула, Ингульца и Куяльника до устья Ягорлыка. Уже и эти границы были тесны для народа, но я должен был довольствоваться, как это сказано, est virtus licita abstinuisse*.

     Какую еще нацию переписывали когда-нибудь? Может, исландцев, которые радовались каждому, кто одолел холодный жестокий океан, из рода в род передавали имена тех, кто первым вступил на каменистый остров среди безбрежных холодных вод, и с гордостью вели от них свои родословные. Послать бы туда своих послов, чтобы расспросили, послушали этот мудрый в своем самосохранении маленький народ. Но слишком далека дорога и в Исландию, густые туманы закрывают ее от моего взгляда, а еще: слишком мало отпущено мне времени на все, что должен был сделать. И по Украине не мог поездить и походить, чтобы самому присмотреть за составлением реестра, послушать речь своего казачества, выделить самому наиболее достойных, определить избранников, ибо разве же это число - сорок тысяч - охватывало весь народ?
     Увы! Неисчислимая сила войска была в полках. Иной полк имел более двадцати тысяч казачества, ибо что село, то и сотник, а иная сотня имела люду и целую тысячу. Все живое поднялось в казачество, едва ли нашелся бы в каком селе человек, который не хотел бы сам или его сын в войско идти, а если сам был нездоров, то слугу-парубка посылал, остальные же, сколько бы их ни было, все шли со двора.
     Даже из городов, имевших Магдебургское право, присягнувшие бурмистры и райцы свои уряды покидали, брили бороды и шли в войско.
     Нужно ли удивляться, как трудно было вместить в сорокатысячный компут такое неисчислимое войско? Обозный Иван Чарнота и полковники должны были списывать прежде всего казаков конных и ружейных, которые служат издавна и на всякую службу пригодные и охочие. Реестр составляли постепенно, осторожно, почти тайком, обставляя все это вещами приятными: выплатой за
службу из королевской сокровищницы, обещаниями посылки в добычливый поход с гетманом. Месяца октобрия дня 21 я скрепил собственноручной подписью реестр на сорок тысяч человек, первый список (гей-гей, какой же куцый и неполный!) своего народа, нации своей, ядра будущих поколений. Не все там имена стоят, запорожцы пошли на свои острова, не пожелав променять свободу на королевскую службу, потому будут еще имена и вне моего реестра, но и вокруг самого компута просто кипело от людей, может порой более достойных, но нужно было выделить, нужно было ограничиться, ибо власть - это прежде всего ограничение. Ведал я, что много и таких, которые рвались в реестр, отталкивая более достойных, часто согласны и не попадать туда самим, лишь бы только не пустить соседа или знакомого. Так и случилось, что мы недобрали и до сорока тысяч, записав в реестр только 37 745, хотя могли бы выставить и целый миллион! Но я скрепил подписью это число, и не жалею, и готов идти на суд людской и божий с чистой совестью.
     Какие же имена, какие фамилии стоят в этом первом списке моего народа? От занятий отцовских, от происхождения, от нрава и заслуг, почти нет фамилий, которые указывают на владение местностью или хотя бы какой-либо укорененностью, хотя бы на временную устойчивость. Были шевцы и Шевченки, гончары и Гончаренки, ковали и коваленки, бондари и бондаренки, мельники и мельниченки, тесли и тесленки, стельмахи и стельмашенки, кравцы и кравченки, ткачи и ткаченки, шаповалы и шаповаленки. Были от Адама и Евы - так и назывались: Адаменки, Евенки. Одни были бажаны, другие жаданы - вот и назывались: Бажан, Жадан. Не умели приглушать своих голосов, говорили между собой, шапок не снимая, были горды с панами и с самим чертом, потому и называли их шумейками, крикливцами, говорунами, гордиенками, или же на казацкий манер: Семен Неснимишапка (из Кременчугской сотни Чигиринского полка). Большинство рвалось в битву, а были и такие, которых не оттянешь от миски, от юшки и борща, от пирогов и каши, - потому-то и прозвища им приклеены: мысченки, ющенки, борщенки, пироженки, кашееды, кныши, лемишки.
     Были у нас души открытые и добрые, потому-то приходили к нам отовсюду, от разных народов и оставались с нами, приобретая новые казацкие фамилии:  москали, донцы, ляхи, Волошины, литвины, турчины, татаренки, угрины, жидовчины, цыганчуки. Только у Мартына Пушкаря в Полтавском полку были Микита Москаль, Иван Москаль, Гришко Москаль, Иван Донец, Давид Болгарин, Степан Волошин, Павло Татарин, Милаш Донченко, Семен Мазуренко, Блажко Татарченко, Иосько Цыган и три еврея: Семен Рубанчик, Семен Халаимовский, Мусий Авраменко.
     Многие не имели фамилий, а только имена, даже сотники, хорунжие и есаулы. В Роменской сотне Миргородского полка Василь сотник, в Полтавском полку - Оксюта сотник, в Борзненской сотне Черниговского полка - Пилип сотник. Может, не хотели называть своих фамилий - не всегда они были приличные, предки наши не вельми заботились о мнении мира о себе, проявляли свой буйный нрав неудержимо и щедро, получали за это прозвища весьма необычные - так и передавали их в наследство своим сыновьям и внукам.
     Панство смеялось над этими прозвищами, а полковая старшина тянулась к панству, потому-то и отрекались от своих наследственных имен, простые же казаки рады были записаться как можно более полно, чтобы виден был их род, их корни, их нравы и характер. Так и появились в реестре Иван Широкотополя, Федор Гостроговорищенко, Роман Замриборщенко, Гнат Урвисаленко, Максим Засядькововченко, Проц Проколикищенко, Мартын Голапотылыця*, Васько Оридорога, Иван Кадигроб, Иван Покиньбатька, Лаврин Шабельтасненко, Иван Напивайченко, Педор Куйбеда, Яцко Урвихвост, Павло Понесикляча. В Мураховской сотне Брацлавского полка был казак вовсе без имени. Записан был так: "из Рагомира" - и больше ничего. Выговский пришел ко мне спросить, как быть в таких случаях, - я пожал плечами: "Так человек записался, так что же ты тут поделаешь". В Веприцкой сотне Полтавского полка писарем был Иван Хвостик. То ли у человека был веселый нрав, то ли обижен был за свое чуточку смешное прозвище, как бы там ни было, но записал он казакам своей сотни едва ли не более всего этих наших странноватых наименований. Были там Михайло Кваша, Охрим Пожар, Антон Сметана, но это еще ничего, потому что рядом с ними записаны Северин Божья Молитва, Степан Желтая Вода, Иван Штаныодни, Яцко Уломиноженко, Грицко Дурнопхай, Иван Семибаламут. Были в моем реестре воспоминания о великих делах и свершениях, вычитывались в нем еще большие надежды, но уже произрастали и будущие несогласия, раздоры и измены, которые будут называться именами их носителей: Выговский, Тетеря, Брюховецкий, Дорошенко, Самойлович, Многогрешный, Мазепа...