У войны, как известно, не женское лицо, хотя слово «война» и женского рода. Женщина дает новую жизнь, именно в этом и состоит ее высокое призвание. Но в годы военного лихолетья, когда смертельная опасность нависла над ее детьми, родной землей, она смело встала на их защиту.

     Такими были и женщины Севастополя во время его обороны в 1941—1942 годах. В городе, где не было тыла, они становились настоящими героинями — сооружали оборонительные рубежи, под разрывами бомб и снарядов тушили пожары и разбирали завалы, стояли у станков, ухаживали за ранеными и отдавали им свою кровь.

     В сентябре 1941 года на Перекопе разгорелись ожесточенные бои с наступавшими немецко-фашистскими войсками. Десятки машин и подвод с ранеными потянулись в глубь полуострова. Многие из них останавливались в селе Воинке, находившемся недалеко от фронта. Вместе с другими женщинами села девятнадцатилетняя Мария Байда перевязывала им раны, поила и кормила, стирала бинты.
     А потом через село потянулись колонны наших войск, отступавших под напором врага. Маша, упросив военврача, оказалась в санчасти одного из полков, отходившего к Севастополю.

     Первые месяцы боев за Севастополь Мария была санитаркой, потом — санинструктором. Спасала раненых, учила этому других. Сколько их вынесла с поля боя? Не помнит, точнее, не считала. Занята была одним: найти в огне нуждавшегося в ее помощи бойца или командира, перевязать раны да перетащить его в более или менее безопасное место. Не забыть при этом и его оружие — каждая винтовка в Севастополе была на учете.
     Затем пришлось вместе с разведчиками ходить за «языком», участвовать в боях, драться с врагом в рукопашных схватках.
     Годы войны, жестокие испытания, выпавшие на ее долю, не сломили Марию Карповну. Она и в зрелом возрасте была красивой, жизнерадостной, с мягкой улыбкой. Глядя на ее лицо, излучавшее душевное тепло, спокойствие, трудно было представить ее в жестоком бою.
     К сожалению, Марии Карповны уже нет с нами. Остались память о встречах с ней да отдельные записи бесед.
    Зная, что во взвод разведки Байда была зачислена после ее настойчивых просьб, я однажды спросил:
— Что побудило вас пойти в разведчики? Романтика опасной боевой работы?
Мария Карповна удивилась:
— Какая романтика? Я видела столько крови и страданий, что просто у меня окаменело сердце. Не могла забыть разрушенные хаты, убитых детей, стариков и женщин. На поле боя на моих глазах гибли люди. Умирали молодые, в расцвете сил — им бы еще жить да жить, трудиться для счастья! Вот и пришло решение уйти с медицинской работы в строй. Сила и ловкость у меня были. Стрелять я умела, правда, не так, как Людмила Павличенко. Могла двигаться незаметно и бесшумно, свободно ориентироваться по местности — ведь нередко, разыскивая раненых, приходилось ползать по «ничейной» полосе, в нескольких десятках метров от немецких окопов…

     Не все, конечно, поначалу получалось у молодого разведчика. Мария Карповна вспомнила, как однажды ей пришлось тащить захваченного в плен обер-ефрейтора. Гитлеровец оказался здоровенный, да еще все время сопротивлялся, хотя руки у него и были связаны. В общем, пришлось повозиться с этим «языком», задержалась сама и задержала товарищей. В результате один разведчик погиб, другой был ранен. За нарушение дисциплины получила от командира трое суток гауптвахты. Правда, отбыть наказание не довелось.
— Часа через два, — вспоминала Мария Карповна, — меня освободили, приказали одеться «по-женски» (обычно мы ходили в галифе и сапогах) и явиться в штаб. Там шел допрос пленного. Смотрю — «язык», которого я притащила. Докладываю о прибытии. И тут пленного спрашивают: «Узнаете?»…

     Потом мне рассказали, что на допросе немец отказался отвечать и все твердил: «Рус, капут!». Внимательно посмотрев на меня, гитлеровец вдруг заволновался, лицо его исказила гримаса, и он стал быстро и зло говорить. Переводчик еле успевал переводить: «Как, меня взяла в плен эта женщина? — удивился верзила. — Не может быть! Я пол-Европы победоносно прошел. А тут попался в руки русской бабе?».
     Не знаю, как подействовала на пленного наша встреча, только стал он разговорчивым, и наш командир разведки потом благодарил всю группу, ну и меня в том числе, за «языка», который дал ценные сведения о системе обороны.

     На вопрос: «А что запомнилось особенно?», Мария Карповна ответила:
— Трудно забыть все, что пришлось пережить тогда, в суровые годы войны. — И все же рассказала о бое 7 июня 1942 года, который она помнила до мельчайших подробностей.
— В этот день немцы начали третий штурм Севастополя. Мы находились в боевом охранении. Еще не рассвело, как над нашими позициями появились фашистские самолеты. Они проносились нескончаемыми стаями, сбрасывая на нас крупные и мелкие бомбы. К ударам бомб присоединились разрывы снарядов. Все вокруг дрожало в неистовой пляске.
Мы буквально вжимались в землю.
     «Крепче держись за землю, Мария! Она не выдаст...» Это кричит, перекрывая грохот, Миша Мосенко, он лежит рядом. Нашел же парень время для шуток! Но слова его придали бодрости.

     Умолкло небо. А вскоре и огненный вал покатил к нам в тыл, и тогда мы увидели шедших в наступление гитлеровцев. Разгорелся бой. Открыли огонь и мы. Миша — из немецкого пулемета — его вчерашнего трофея.

     Во время боя прямо на меня полезла группа фашистов, причем без всякой осторожности. Видимо, услышав стук моего трофейного автомата, гитлеровцы решили, что это бьет свой. Настолько обнаглели, что офицер, стараясь перебраться через канаву, встал во весь рост. Я тут же сняла его одиночным выстрелом. К нему кинулся солдат — уложила и его. А автоматчики все ползут и ползут. Больше десятка их уложила. В общем, отбили мы атаку. А потом немцы снова полезли.

     Смотрю, невдалеке зашевелилась трава, она высокая там была, до метра. Свой или чужой? Ближе, ближе... А у меня ни патронов, ни гранат не осталось. Вот рядом, в нескольких сантиметрах, показалась немецкая каска и погоны — фашист! Времени на раздумья нет. Размахнулась и автоматом со всей силы гитлеровца по голове. Подхватила его автомат, вытащила у него из-за голенища две полные обоймы и снова открыла огонь.
     Во время боя почувствовала вдруг ожог и резкую боль в виске и в руке: это впились осколки гранаты. Очнулась, когда Миша бинтовал голову...

     Бились весь день, нередко дело доходило до рукопашных схваток. Патроны собирали у тяжелораненых и убитых. К концу дня мы оказались в окружении. Когда стемнело, собрались все уцелевшие из нашего разведвзвода, человек десять набралось. Все раненые, за исключением Миши. Слышу, молодой красноармеец (он пришел к нам незадолго до этого) говорит испуганно: «Как же мы теперь выйдем отсюда: кругом немцы?».

     Немецкий разговор действительно доносился к нам — гитлеровцы были рядом. «Выведу, не беспокойся! — как можно спокойнее говорю я, хотя сама тоже волнуюсь. — Я тут каждый кустик знаю». Местность мне действительно была знакома: раньше несколько раз за зеленым луком на нейтральную полосу пробиралась. Но на нашем пути — минные поля. Найду ли между ними тропинку?
     Пробирались ползком по глубокой канаве. Ползли долго. Но вот уже должна быть тропинка, а ее все нет. И раздумывать некогда. Остановила я бойцов, встала и пошла. Теперь главная опасность — мины. Иду, а в голове одно: взорвусь или нет? Наконец, вот она, тропинка. В общем, все обошлось благополучно, вышли к своим.

     Тяжелораненых отправили в госпиталь. Мне после перевязки удалось вернуться к своим разведчикам. И снова бои. В одном из них сильно задело раненую голову, другие раны дали о себе знать: стали кровоточить, поднялась температура.

     Вскоре меня увезли в госпиталь, в Инкерманские штольни. Здесь, на госпитальной койке, я и узнала, что мне присвоено звание Героя Советского Союза.