Когда я пришел в 176-й полк, то пары у меня не было, и я летал некоторое время ведомым у командира полка. Летать в паре с Павлом Федоровичем Чупиковым было полезно — он вводил меня в курс обстановки на данном участке фронта. Вскоре Павел Федорович представил мне молодого летчика, недавно вернувшегося в полк после госпиталя, и
сказал:
— Попробуй, Саша, полетай с лейтенантом Крамаренко. Летчик он хороший. Понравится — будете летать вместе.
     Я с любопытством взглянул на молодого парня и сразу вспомнил, что не раз слышал о нем от летчиков полка. Крамаренко пропал без вести во время боев под Проскуровом. Оказывается, истребитель его подбили, сам он был ранен, но, к счастью, случилось это над нашей территорией, и летчик сумел посадить самолет. Подлечившись в госпитале, Сергей вернулся в родной полк. Я приветливо улыбнулся молодому летчику, он протянул руку для знакомства:
— Крамаренко, Сергей...
     У Сереги в полку было прозвище, без которого здесь не обходился ни один летчик. Бывали прозвища простые — так, Диму Титаренко звали здесь Стариком: он относился к старшему поколению полка — как по возрасту, так и по летному стажу. Летчика Павла Богданова, ходившего с неизменным шарфом, несколько раз обмотанным вокруг длинной шеи и перекинутым через плечо, окрестили Пашей-Коняшкой. Были в полку и прозвища, так сказать, сложносочиненные. Например, Паша Мослы-Оглы Дон Кихот Винницкий. Такому замысловатому прозвищу на восточный манер летчик Павел Масляков был обязан своими чуть раскосыми глазами (поэтому Паша), тому, что он всегда защищал летчиков перед командиром эскадрильи, будучи его заместителем (что бы ни случилось — летчик всегда прав), поэтому — Дон Кихот, ну а Винницким он был прозван после того, как однажды сел «на вынужденную» в районе Винницы и при посадке скапотировал.
     Сергея Крамаренко с легкой руки Александрюка все звали Байдой. Что такое «Байда», никто не знал. Когда же начинали допытываться у Александрюка, тот лишь хитро улыбался:
— Хиба же це имеет значение? Был бы вин летчик гарный.
     Ну а летчиком Сергей оказался хорошим. Я слетал с Крамаренко в контрольный полет и убедился, что ведомый у меня будет отличный. В полку, где основной летно-тактической единицей являлась пара, от слетанности ведущего и ведомого зависело очень многое. Мы с Сергеем быстро нашли общий язык, понимали друг друга с полуслова и провели до конца войны немало совместных боев. Дрался Крамаренко исключительно смело, и не было случая, чтобы он когда-то оторвался от ведущего или потерял его из виду. Невозмутимый и спокойный, Сергей оказался на редкость волевым летчиком. И хотя не раз попадали мы с ним в основательные переделки, ведомый мой никогда не терял головы, всегда принимал правильные решения.
     В середине января 1945 года войска 1-го Украинского фронта перешли в наступление. Началась Висло-Одерская операция.
     Наступление было мощным и стремительным. Свое слово сказала и наша авиация. Летчики 176-го полка наносили массированные удары по противнику, прикрывали наземные войска, атаковали скопление войск и техники врага.
     В один из дней зимнего наступления сорок пятого года мы вылетели с Сергеем Крамаренко на свободную охоту.
     Взяли мы курс на Сохачев, на территорию противника. Видимость была хоть далеко и не идеальной, но, как говорят летчики, «в пределах нормы». Обошли с юга Варшаву. Небо было спокойным, и мы пошли на запад. Километрах в ста за линией фронта, почти у Сохачева, на перекрестке дорог обнаружили большое скопление немецких грузовиков, бензозаправщиков и другой техники. Видимо, у гитлеровцев там образовалась пробка.
— Байда, атакуем с пологого пикирования перекресток! — передаю я. — Цель выбирай самостоятельно.
— Ясно, командир! — слышу в наушниках голос ведомого.
     И я иду в атаку. Сергей — за мной. Зенитного огня нет, пулеметы тоже молчат. Так что работаем мы как на полигоне. Местность ровная, обзор хороший, никто нам не мешает. И вот уже скопление машин на перекрестке охвачено пламенем. Выскакивают из кабин и разбегаются кто куда вражеские солдаты. А мы делаем один заход за другим, не встречая никакого сопротивления — противник почему-то до сих пор молчит.
     Окончательно уверовав в собственную безнаказанность, мы впадаем в беспечность и перестаем следить за небом. Вдруг, выходя из очередной атаки, я обнаруживяю. что на мой самолет валится в лобовую пара «фоккеров». Чувствую, как очередь немца прошивает плоскости моего «лавочкина». Так и не успев ничего сообразить, я проскакиваю «фоккеров» на встречном курсе.
     Удар! Мотор моего самолета трясется как сумасшедший. Ощущение такое, что машина вот-вот развалится прямо в воздухе.
     Щелчок в наушниках. Сергей по рации передает:
— Командир, что с самолетом?
     Не успеваю ему ответить, как снова слышу голос Крамаренко:
— Барон, сзади вижу пару «фоккеров»!
     «Барон» — это мой летный позывной в полку. Сзади «фоккеры» — значит, дело дрянь. Мы обложены со всех сторон.  
     Передаю Сергею:
— Байда, уходим в облака. Курс девяносто.
     Сергей понимает — курс на свой аэродром. И мы начинаем набор высоты. Но перед тем, как окончательно оторваться от преследователей и скрыться в спасительной облачности, бросаю взгляд на землю и вижу внизу справа немецкий полевой аэродром и взлетающие с него «фоккеры». Так вот почему молчали зенитки! Надеялись, видимо, на свои истребители, а те пришли слишком поздно.
     Наше положение становится угрожающим. «Фоккеры» продолжают взлетать. Горючего у нас — только долететь до своего аэродрома. Ни о каком бое не может быть и речи. Благо облака укрывают от преследователей. Прислушиваюсь к мотору — он чуть ли не разрывается. Сбавляю обороты, чтобы уменьшить тряску. Высота — 900 метров. Вокруг — белые хлопья облаков. Немцы меня не видят, но и я ничего не вижу. А ведь надо еще следить за навигационными приборами, за давлением масла, термопарой. Ложусь на курс, опять сбавляю обороты, тряска становится меньше. Соображаю, что могло случиться с мотором. Видимо, отбит кусок лопасти. Ситуация не из приятных. Точнее сказать, просто мерзкая ситуация. До аэродрома километров сто, и выдержит ли мотор, не знаю.
     Идем в облаках минуты четыре самостоятельно. Друг друга не видим. Наконец передаю ведомому:
— Байда! Выхожу из облачности. У меня сильно трясет мотор. Делай, как я!
     На высоте 700 метров выныриваю из облаков и осматриваюсь вокруг. Никого. Спрашиваю Сергея, какая у него высота и курс.
— Из облаков вышел, — отвечает Сергей. — Высота 600.
     Стало быть, Серега где-то ниже меня. Еще некоторое время мы не видим друг друга. Скорость у меня всего 300 километров, большей я дать не могу — мотор не позволяет. Если у Крамаренко все в порядке, значит, он где-то рядом. Через некоторое время вижу впереди самолет, но чей он, разобрать не могу. Секундное замешательство.
— Байда, развернись на 90 градусов, — командую я. Идущий впереди самолет послушно стал разворачиваться. Ясно, это Серега. Сразу стало веселей и спокойней.
— Байда, смотри за хвостом. Бой я вести не могу. Скорости больше 300 держать тоже. Тряска такая, что усидеть невозможно. Идем домой.
     В это время наши самолеты уже миновали линию фронта — Висла осталась позади. Еще несколько минут — и мы на своем аэродроме. Техники осмотрели мою машину: одна лопасть, как я и предполагал, отрублена, другая продырявлена насквозь. Отверстие сантиметров 5—6. Как лопасть держалась, уму непостижимо. Впрочем, техники наши винт на моем самолете быстро заменили, и мне на этом «лавочкине» еще долго летать пришлось. Зато, когда проявили пленку (самолеты наши были оборудованы кинофотопулеметами), я с удовольствием разглядывал горящие машины гитлеровцев на атакованном нами перекрестке.
     Помню еще один характерный эпизод. Уже на Одере, вылетев на свободную охоту, мы с Сергеем наткнулись на двух гитлеровских асов. О том, что перед нами не рядовые летчики, свидетельствовали драконы, нарисованные на фюзеляжах.
— Байда, прикрой, атакую ведущего! — передаю я и начинаю атаку.
     Бой идет на высоте 3000 метров и сразу приобретает ожесточенный и упорный характер. Уступать, естественно, никто не хочет. Самолюбие взыграло — кто кого? Резкие маневры в бою по вертикали поначалу никому не приносят успеха. Вообще-то говоря, нам не следовало вступать в эту схватку, так как задача любого свободного охотника — выбрать цель, ударить и уйти. Но желание сразиться с немецкими асами было слишком велико. Тут уже дело шло о профессиональном престиже.
     Конечно, никакого фактора внезапности ни у той, ни у другой стороны не было. Мы хорошо видели друг друга и были начеку. Вот тут-то я и оценил по достоинству своего ведомого. Пока я атаковал ведущего, Сергей аккуратно и четко прикрывал меня, не давая ведомому противника подобраться ко мне сзади и тем самым предоставляя мне известную свободу маневра. Теперь все решала техника пилотирования, индивидуальное летное мастерство.
     Мы кружились по вертикали, точно связанные невидимой нитью, иногда очень удачно заходя в хвост противнику. Но атаковать его в этот момент было бессмысленно: [102] истребители наши ходили на пределе маневра и вынести точку прицеливания вперед носа самолета врага долго не удавалось. Минут десять продолжалась эта гонка по вертикали, и я уже взмок от пота, когда мне наконец удалось поймать ведущего — тот после очередного маневра выходил из пикирования несколько плавнее, чем в предыдущий раз, и я, идя по меньшему радиусу, вынес точку прицеливания вперед и сбил «мессер».
     Увидев, что ведущий сбит, ведомый бросил свой самолет в отвесное пикирование и ушел от нас. Преследовать его мы не стали.
— Молодец, Барон, — передает Сергей. — Чистая работа!
— Тебе спасибо, Байда, — отвечаю устало. — Домой пошли, что ли?
— Пошли! Дел у нас там еще хватает.
     Надо сказать, что у Сергея была слабость — в свободное от полетов время он собирал мотоциклы самых фантастических конструкций. Прирожденные технические способности моего ведомого реализовывались им в самой удивительной форме: из трофейных поломанных мотоциклов Серега мастерил машины, внешний вид которых мог привести в изумление самого заядлого мотогонщика.
     О том, что Крамаренко конструирует очередную модель, догадаться было нетрудно: на лице и на руках у Сергея появлялись ссадины, синяки, шишки.
— Внимание, товарищи офицеры! Завтра в случае нелетной погоды в районе стоянки 3-й эскадрильи будет продемонстрирован смертельный трюк непревзойденным мотогонщиком Байдой — гонки по вертикальной сосне. В ходе выступления гонщик будет мчаться сначала на двух колесах, затем на одном, а потом и вовсе без колес — исключительно на одном творческом экстазе! — торжественно провозгласил как-то за ужином Александрюк, даже не подозревая, как близок он был на этот раз к истине.
     На следующий день погода и впрямь оказалась нелетной. Сергей втихую отправился на испытания своего детища, и на большой скорости у его мотоцикла отлетели оба колеса. Изобретатель основательно пострадал — несколько дней провел он на госпитальной койке. Пришлось мне, как ведущему пары, вмешаться: ведь по вине Сергея я несколько дней летал с другим ведомым. Байда выслушал мою гневную речь, как всегда, спокойно и невозмутимо.
— Все будет в порядке, командир, не волнуйся. Мы еще с тобой полетаем. А насчет мотоциклов торжественно обещаю — все! Больше не буду!
     Увы, любовь к технике оказалась сильнее обещаний: едва поднявшись с койки, Сергей тайком стал мастерить в лесу новую модель...
     Наши войска стремительно продвигались вперед. Освобождена столица Польши — Варшава, завершен первый этап Висло-Одерской операции. «На Берлин!» — эта установка теперь становится определяющей в нашей боевой работе.
     Мы стоим в Сохачеве. Наши совместные полеты с Сергеем Крамаренко продолжаются. И вот однажды, когда мы вновь отправились на свободную охоту, в моих наушниках раздается:
— Барон, Барон, я — Комар! Как слышишь меня?
     Обращаются явно ко мне, но такого позывного у нас в полку нет и не было — это я точно знаю. Черт побери, кто же это мог быть? А неведомый Комар повторяет:
— Барон, я — Комар, как слышишь меня?
— Байда, если это ты Комар, то отвечай нормальным, позывным! И не выдумывай ничего больше!
     Серега передает:
— Барон, это я — Байда-Комар!
     Все понятно. Байда решил начать бороться с привычкой всем давать прозвища (а его вдобавок ко всему еще и в позывной превратилось) и, не поставив никого в известность, изменил свой позывной. Но какого черта он занялся этим в воздухе? Нашел время!
— Работай своим позывным, Байда, — говорю я ведомому. — Сядем, я тебе такого комара выдам — он тебе со слона покажется!
     Вот так, чуть ли не поругавшись, пересекаем мы линию фронта и чем дольше летим, тем отчетливее я сознаю, что нахожусь в состоянии какой-то непонятной нервозности. Полет явно не заладился.
     Конечно, Байда здесь ни при чем. Но все же эта глупая затея с переменой позывного... И вообще... Чувствую в груди какое-то глухое раздражение. Но полет надо продолжать. В воздухе все спокойно, а внизу на одной из дорог показалась колонна немецких автомашин.
— Байда, слева по курсу колонна автомашин. Атакуем!
     Помня недавний прокол во время аналогичной атаки, оглядываюсь и замечаю, что чуть выше нас на расстоянии примерно километра переходит в атаку четверка «Фокке-Вульфов-190». Наша атака, разумеется, отменяется.
— Разворот на 180 градусов! Резко! Со снижением! — командую я Сереге.
     Маневр этот позволяет выйти из-под атаки противника, если тот поздно замечен. Пока противник сообразит, что к чему, мы уже будем на встречном курсе.
     Теперь для того, чтобы открыть по нас прицельный огонь, гитлеровцам придется резко увеличить угол пикирования, чего они, естественно, сделать не успеют. Так оно и случилось. Мы проскочили мимо друг друга: наши «лавочкины» ниже, «мессеры» выше нас.
— Делаем разворот с набором высоты, — передаю я Байде. — Ну что, Комар, проморгал?
     На следующем развороте замечаю, что немцы делают такой же маневр. Это значит, что противник окажется под нами, а так как скорость у него больше нашей, то мы попадем в невыгодное положение: опять на встречных курсах и опять ниже.
     Орешек-то нам крепкий достался, думаю. Тут нужно пояснить вот что. В конце войны значительное число немецких летчиков было пересажено со штурмовиков и бомбардировщиков на одномоторный истребитель «Фокке-Вульф-190» с воздушным охлаждением. Пошли гитлеровцы на это не от хорошей жизни. Горючего у врага уже не хватало. Да и самолетов-бомбардировщиков тоже. Вот и пересели немецкие летчики на «фоккеры». Ну а чтобы совсем-то уж не проигрывать в огневой мощи, стали подвешивать к ФВ бомбы. Так появился своеобразный гибрид — истребитель-бомбардировщик.
     Бои с такими летчиками были для нас, кадровых истребителей, не сложными: как бы ни был силен в пилотировании бомбардировщик, бой на истребителе требует особой подготовки, а ее-то у немецких пилотов конца войны как раз и не хватало. Вот почему мы легко — по почерку — определяли за штурвалами «фоккеров» новичков и без особого труда расправлялись с ними. Однако на этот раз нам встретился достойный противник. Истребители...
     Бой продолжается. Хорошо бы набрать высоту, большую, чем у противника, но это уже невозможно: скорость на пределе, еще немного, и самолет будет неуправляем.
— Байда, делай, как я!
     Серега зашел мне в хвост. Я положил самолет в левый разворот с маленьким набором высоты. То же за мной делает и Крамаренко, оказываясь чуть слева и сзади (как внутри круга). А немцы выше нас — четверкой — в точности повторяют наш маневр. Естественно, что я их атаковать не могу — хвосты прикрыты, но и они меня тоже не могут достать, — слишком мала скорость. (Немцы, не разделившись на пары, просчитались с самого начала: надо было разделиться и атаковать нас — может, это привело бы к обострению ситуации).
     Мелькнула было мысль: развернуться и уйти в отвесное пикирование. Но тут же этот вариант я отбросил: «фоккер» пикирует лучше и на выходе из пике немцы неминуемо бы нас сбили. Поэтому решаю поджаться к «фоккерам» и продублировать все их маневры, подпирая немцев снизу. Байда следует за мной, и вот мы уже с ним находимся на уровне задней пары.
     Бой начался на 800 метрах, но на виражах наши самолеты продолжают набирать высоту. Стрелка высотомера показывает уже 5000 метров. Дальше лезть бессмысленно.
     Как ни обидно, атаковать противника мы не можем — скорость не позволяет. Надо уходить.
— Правый переворот! — командую я Сереге, и мы отрываемся от «фоккеров», не успевших повторить этот маневр вслед за нами.
     Едва наши самолеты опустили носы под 45 градусов, даю новую команду:
— Левый разворот и пикирование!
     Все, кажется, оторвались!
— Ушли, — выдохнул Байда.
— Вроде бы, — огляделся я. — «Фоккеров» не видно.
     Вся эта «волынка» продолжалась минут пятнадцать. Горючее на исходе. Моторы работают на пределе. Идем домой. «Позорная охота, — злюсь я. — Снарядов полно, а горючего пшик. Тоже мне — свободный охотник. Охотник всегда должен найти цель — на земле ли, в воздухе. А ты?»
— Может, на линии фронта отыщем, — утешает меня и себя Сергей, чувствуя, видимо, то же, что и я. Увы, и по дороге домой мы не находим объектов для атаки. «Вылет сорван, — неистовствую я, — возвращаемся с полным боекомплектом. А все этот... Комар, черт его подери».  
     Приземлились. Обычно после посадки ведомый должен подойти к ведущему и доложить о выполнении задания.
     Я вылез из самолета, отстегнул парашют. Сел возле своего «лавочкина». Закурил. Жду Байду — стоянка его истребителя метрах в ста от моей. Сереги нет. Уже раза три можно было бы прийти сюда да обратно вернуться. Понимаю, что Сергей сейчас не придет — слишком хорошо знает Байда особенности моего характера. Появится потом, попозже, когда я остыну.
     Решаю сам идти на стоянку его самолета. Подхожу: у самолета Сереги нет. Только техник возится с мотором.
— Где Байда?
— В лес ушел.
     «В лес» — это значит Байда отправился снова потихоньку мастерить очередной мотоцикл. «Ах ты, — разжигаюсь я, — мало того, что ты в Комара превращаешься во время вылета, мало того, что ты, Байда, о Комаре своем доложить не соизволил, ты еще и приказ ведущего нарушаешь — опять самовольно свои дурацкие мотоциклы мастеришь».
     Едва сдерживая себя, говорю технику:
— Что же, пойдем искать твоего начальника. Ты-то знаешь, где он в лесу обитает?
— Да откуда же, товарищ майор. На полянке, должно быть, где-то, — дипломатично отвечает техник. — Да он тут, рядышком. Может, вы один сходите? А то у меня дел невпроворот — машину надо готовить...
     Понимаю, что верный Серегин техник заодно со своим командиром.
— Пошли, пошли! Некогда, знаешь ли, мне его по лесу разыскивать. Да и страшно одному, — добавляю с усмешкой.
     Больше техник спорить не стал. Долго водил он меня по лесу (на манер Ивана Сусанина), развлекая разговорами и отвлекая внимание. На опушке леса показал мне Зорьку, сидевшую на дереве. «Вон, смотрите, это она от своего воспитателя Щербакова спасается: отодрал ее за уши комэск — стекла на КП выдавила лапой, все три, по очереди, представляете? Там неуютно сейчас — холод, ветер, короче, никакой рабочей атмосферы. Решила наша Зорька насолить штабистам. Зам. начштаба капитан Виноградов ругается...» Прослушав это сообщение, я улыбнулся, — во-первых, вспомнив давнишнюю неприязнь капитана к Зорьке, во-вторых, отметив про себя преданность техника его летчику.
— Я понимаю, что ты хочешь любыми путями отвести угрозу от своего командира. Но, извини, времени на прогулки и разговоры у меня нет. Ну-ка веди меня туда, где Крамаренко свой шедевр собирает!
— Да ведь... — махнул грустно рукой техник, но, ничего больше не сказав, повел меня к Сереге.
     Подходим. Вижу из-за кустов: сидит Байда спиной к нам, рядом на земле валяются его шлемофон и планшет. Я размахнулся и своим планшетом врезал ему по спине. Сергей подскочил, оглянулся недоуменно, но, увидев меня, сразу все понял. А я уже вошел в раж.
— Какой Комар? Какое ты имел право менять свой позывной? Ты что, в игрушки играешь?
И так далее... Сергей слушал все это хмуро, а потом перешел в контратаку:
— Мне опротивела эта Байда или этот Байда. Тьфу, черт, совсем запутался. Кругом Байда — и прозвище Байда, и позывной Байда. Я фамилию свою забыл. Меня Сергеем никто не зовет. Все Байда да Байда. Надоело!
— Ну и менял бы свой позывной, как положено, — продолжаю я выпускать пар. — Доложил бы, что меняешь, заранее, а то вдруг какой-то Комар вылетел. И вообще полет дурацким получился. «Фоккеров» прозевал — я, что ли, за хвостом смотреть буду? Что ребятам говорить? Зажали, мол, нас? Да? На смех же поднимут!
     Тут я увидел мотоцикл, и обида за неудачу вновь захлестнула меня:
— А тут еще мотоцикл твой идиотский!
     Я пнул мотоцикл ногой, и он упал.
— Разобрать и выбросить! Ты, Байда... гм... гм... Сергей, больше мотоциклами интересуешься, чем полетами!
     Это была явная несправедливость, но я уже не мог остановиться.
— Я же предупреждал тебя, чтобы ты прекратил эту самодеятельность! Я тебя предупреждал или нет, Байда?
— Предупреждал, командир, предупреждал, — грустно признался Сергей. — Все. Больше не буду. Опять я Байда...
     Ребята в тот день над нами не смеялись: у нас был еще один вылет, и мы сбили все-таки своего «фоккера».
     А мотоцикл Серега продолжал собирать. Собрал потихоньку и помчался обкатывать...

---

     Героя Советского Союза генерал-майора авиации Александра Сергеевича Куманичкина уже нет в живых: он скончался в октябре 1983 года. В годы войны, будучи летчиком-истребителем, командиром эскадрильи, штурманом 176-го Проскуровского полка свободных охотников, А. С. Куманичкин в боях с немецко-фашистскими захватчиками показал высокую боевую выучку, проявил себя талантливым воздушным бойцом. Войну А. С. Куманичкин закончил в небе Германии, под Берлином. 36 сбитых вражеских самолетов — таков общий боевой счет советского аса.